Уральский Монстр - Страница 227

227

Но, как кажется, дело тут вовсе не в глупости Винничевского и не в его неадекватности. Причина столь неразумного, мягко говоря, поведения кроется, по мнению автора, в ином – он не верил в возможность вынесения смертного приговора либо считал, что такой приговор невозможен в принципе. Поэтому Винничевский видел свою задачу на суде в том, чтобы не дать оснований заподозрить существование неразоблачённого сообщника, поскольку наличие такового сразу привело бы к ужесточению наказания. В советском уголовном праве действия группы лиц традиционно квалифицировались как более тяжкие по сравнению с действиями одиночки. На снисхождение Винничевский не рассчитывал, понимая, что большое число эпизодов делает таковое невозможным, поэтому изображать раскаяние и искать оправдания он даже не пытался. Вопрос о том, кто внушил обвиняемому подобное понимание встающей перед ним перспективы остаётся открытым – по этому поводу можно гадать, но точного ответа мы не узнаем.

Адвокат, по всей видимости, не разъяснил обвиняемому, чем тому грозит обвинение по статье «бандитизм», возможно, даже умышленно ввёл его в заблуждение, заверив, что статья 59/3 – это та же самая статья 136, только в ней речь ведётся об убийствах вообще, а не только детей. А может быть, адвокат даже этого не разъяснял, убедившись, что сам обвиняемый Уголовный кодекс прочесть не догадался и не понимает тяжести ситуации. В любом случае, по мнению автора, Винничевский явно находился в плену иллюзий, а потому вёл себя в суде спокойно, раскованно и крайне неблагоразумно.

Вопросы, задававшиеся обвиняемому членами суда, поражают своей профессиональной беспомощностью. В зале суда не раздалось ни одного вопроса, действительно значимого для понимания механизма совершения преступлений. Никто не поинтересовался, почему в одних случаях обвиняемый детей душил, в других – наносил глубокие и длинные порезы, а в третьих ограничивался многочисленными неглубокими колотыми ранами? Никому в голову не пришло спросить, как это обвиняемый, скажем прямо, далеко не богатырского телосложения, умудрялся переносить на руках на большие расстояния детей весом 14-15 кг? При собственном весе 55-60 кг – а Винничевский вряд ли весил больше – взять на руки и долго нести ребёнка весом 1/4 от собственной массы весьма сложно. Очень бы хотелось посмотреть, как 15- или 16-летний школьник пробежит с такой нагрузкой метров 700 или 800, а Винничевский в некоторых эпизодах должен был преодолевать примерно такие расстояния (если не больше), причём не на стадионе, а по пересечённой местности. Подобные мысли советским судьям в голову не пришли, видимо, они сами детей никогда на руках не носили. Если же серьёзно, то весь допрос обвиняемого в суде совершенно чепухового содержания, на уровне не самого толкового классного часа в школе.

Какие-то вопросы о ножевых ранениях попытался задавать эксперт Устинов, но чисто формально, без всякой попытки «копнуть» действительно глубоко. Винничевский лаконично ответил: «Я наносил своим жертвам много ран ножом, но не глубоких, а поверхностных. Почему я так делал, я не могу объяснить». На вопрос об отрезании части ноги и руки Герды Грибановой обвиняемый сказал нечто такое, чего никогда прежде не говорил на следствии: «Это я сделал для того, чтобы лучше зарыть {жертву}, т.к. она не помещалась в яму, которую я для неё вырыл ножом». Это была чистой воды отсебятина и бессмыслица, хотя бы потому, что о выкапывании ямы ножом Винничевский прежде не сообщал, он говорил, что забросал тело землёй и листвой. Да и не было никакой ямы на месте обнаружения трупа, тело лежало на земле, прикрытое листьями лопуха. Кроме того, непонятно, почему правая нога мешала уложить труп в яму, а левая – нет, ведь ноги-то были одинаковой длины! Но на эту явную чушь никто внимания не обратил. Никто из судей материалов дела не знал и знать не хотел, в детали погружаться считал излишним, и потому ответы обвиняемого были сугубо формальны. Нет даже уверенности в том, что его кто-то действительно слушал. Вместо ответа Винничевский с тем же самым успехом мог повернуться к стене и похрюкать – на процессе познания судом истины такое поведение никак не отразилось бы.

Действительно интересной темой, затронутой в процессе допроса обвиняемого в суде, следует признать вопрос о его заикании, заданный адвокатом ближе к концу заседания. Винничевский ответил следующим образом: «Меня считают заикой, но я говорю всегда так, как сейчас, заикаюсь не особенно, выделения слюны не замечаю». Признание очень примечательное, поскольку свидетельств о нарушениях речи у Винничевского очень мало. Отмеченное выше утверждение обвиняемого противоречит словам Марии Мелентьевой, жены его дяди Петра, произнесённым во время допроса 16 ноября 1939 г., то есть всего двумя месяцами ранее: «Он {Владимир Винничевский} заикался и до поездки в Атиг {летом 1938 г.}, но это было не так заметно. После же приезда его из Атига он заикаться стал сильно, почти при каждом слове». В марте 1939 г. для лечения заикания мать повезла Владимира в Кушву, на гору Благодатная, к бабкам-знахаркам, но лечение не помогло. То есть вроде бы всё это время Винничевский должен был сильно заикаться. Но вот начинается суд и – странное дело! – мы видим, что заикание его почти незаметно. Исчезновение заикания, как уже отмечалось выше, является объективным свидетельством спокойствия обвиняемого, отсутствия стресса. Эту деталь следует запомнить, по мнению автора, она многое объясняет в поведении Винничевского, и в своём месте мы ещё к данному вопросу вернёмся.

227