Уральский Монстр - Страница 202

202

Предъявление проводилось начальником 1 отделения ОУР Ляминым в присутствии помощника областного прокурора Небельсена и начальника ОУР Вершинина. Документ отпечатан на пишущей машинке и подписан всеми присутствовавшими лицами. Это означает, что процедура была растянута во времени: сначала Винничевского доставили в кабинет, объяснили, что и каким образом будет происходить, затем показали лежавшие на отдельном столе ножи, задали необходимые уточняющие вопросы, после чего Лямин, советуясь с руководством, набросал карандашом черновик протокола, в который попали такие детали, как обращение к точильщику и плата в 50 копеек. Затем Лямин отправился в канцелярию ОУР, там продиктовал секретарю Ракитиной текст «Протокола» и с ним в руках вернулся обратно в кабинет для подписи. Если считать, что никто во время данного процессуального действия не бегал, не прыгал, а секретарь не сидела с заранее заправленным в пишущую машинку чистым листом бумаги, дожидаясь, когда ей начнут диктовать, то растянулось описанное мероприятие минут на 10 минимум, а скорее всего, даже поболее.

Это очень интересно и очень важно. Потому что после того, как «Протокол предъявления» был напечатан и лейтенант Лямин вернулся с ним в руках, Винничевский вдруг сделал неожиданное заявление. Он посчитал нужным уточнить, что ранения жертвам наносил не тем лезвием, что побольше, а тем, что поменьше. Ещё раз подчеркнём – он это сказал не во время осмотра предъявленных ножей, не во время рассказа об обломанном кончике, который ему якобы устранил некий мастер-точильщик за 50 копеек, нет! – он вдруг заявил об этом уже после того, как лейтенант Лямин принёс отпечатанный текст документа. И поэтому ниже пяти машинописных абзацев появилась сделанная рукой Винничевского приписка: «Как я вспоминаю теперь, сломался конец не у большого лезвия этого ножа, а у маленького». И подпись.

Что это такое? Что за несуразица перед нами? Фактически перед нами свидетельство того, как Винничевский, сделав одно признание, отказался от него через 10 или 15 минут и сделал другое. Можно не сомневаться, что при предъявлении ножей он ответил на большое количество уточняющих вопросов и, разумеется, сообщил, что резал именно большим лезвием, а не маленьким. Кроме того, у этого ножа был обломан выкидной штопор, и Винничевского наверняка спросили, не был ли он сломан в процессе нападения? Поскольку в черепе Герды Грибановой остался обломанный кончик лезвия, задавали вопрос и об устранении этого хорошо заметного дефекта – потому-то в «Протокол» попали упоминания о точильщике и плате последнему в размере 50 копеек. То есть все эти нюансы были проговорены, согласованы, внесены в текст черновика, с которым Лямин и вышел за дверь. Но после этого товарищ Небельсен взял в руки этот перочинный ножик, стал его внимательнее рассматривать и усомнился в том, что у большого лезвия когда-либо обламывался кончик. По той простой причине, что лезвие имело нормальную длину и контур, а извлечённый из черепа Герды Грибановой фрагмент был довольно большим, миллиметров примерно 12-13, другими словами, никакой точильщик скрыть подобный дефект лезвия не смог бы.

Товарищ Небельсен, наверное, сказал что-то вроде: «Гражданин Винничевский, что за чушь вы тут несёте?!», – товарищ Вершинин тут же рыкнул на обвиняемого: «Ты врать надумал?! Ну-ка, вспоминай!» – и Винничевский сразу всё «правильно» вспомнил. К тому моменту, когда лейтенант Лямин вернулся из канцелярии с отпечатанным текстом, арестант уже точно помнил, что ранения он наносил маленьким лезвием, оно же у него и сломалось. Почему мы можем быть уверены в том, что именно Небельсен, а не Вершинин, обратил внимание на явную лживость утверждений об обломанном длинном лезвии? Да потому что Вершинин имел возможность крутить этот нож в руках с 25 октября по 31 октября, то есть до отправки его в лабораторию СМЭ, а затем – с 10 по 15 ноября, то есть после получения из лаборатории СМЭ вещдоков и акта о проведённых исследованиях. Если бы начальник Отдела уголовного розыска хотел разобраться в указанном нюансе, он бы разобрался, времени у него было на это предостаточно.

Нож с отломанным кончиком должен был явиться уликой, способной накрепко связать своего владельца с убийством Герды Грибановой. Поэтому задача отыскать такой нож являлась первоочередной для уголовного розыска. Мы помним, что один раз лейтенант Вершинин этот нож уже «находил», правда, тогда он был «кинжальчиком», а вовсе не перочинным! Между кинжалами (или кинжалоподобными орудиями) и перочинными ножами разница огромная и легко определяемая на глаз: кинжал – это колющее оружие, часто не имеющее нормальной режущей кромки; а у лезвия перочинного ножа односторонняя заточка, противоположая сторона клинка является обухом. Кроме того, лезвие кинжала гораздо шире того, что имеет самое большое лезвие многолезвийного перочинного ножа, у которого оно не превышает 10-12 мм. В 1938 г. «кинжальчик» с обломанным лезвием якобы был найден в сундуке Сергея Баранова, правда, он тут же исчез, и Вершинин вместе с группой милиционеров даже два дня был занят его поиском. Теперь, как мы видим, Вершинин вторично решил сыграть в эту игру. Он всерьёз взялся доказывать, будто обнаружено новое орудие убийства, правда, у него нет обломанного кончика, но это лишь потому, что некий точильщик ножей заточил повреждённый участок.

И всё было хорошо, но вмешался Небельсен со своей сверхбдительностью, и ситуацию пришлось спасать уже по ходу процедуры предъявления орудия убийства. Быстро сориентировавшись, пришлось уточнять, что ломался кончик не у длинного лезвия, а у короткого. Винничевский упрямиться не стал, признал всё, что от него требовалось, а Небельсен сделал вид, будто не понял смысла произошедшего на его глазах инцидента.

202