Уральский Монстр - Страница 193

193

Но носить конфеты «с запасом» в карманах неудобно – они тают, слипаются с обёрткой, на них налипает всякий мусор, который всегда имеется в карманах мальчишеских брюк. Поэтому конфеты надо либо всегда носить с собою и постоянно их есть, тем самым обновляя запас, либо конфеты надо покупать непосредственно перед целевым использованием. Фактически Эрнст Неизвестный сказал допрашивавшему его лейтенанту Лямину следующее: Володя Винничевский не был сладкоежкой, он не носил в карманах запас конфет, он грыз семечки, как и все «нормальные пацаны». Кстати, при задержании в карманах Винничевского семечек не оказалось вообще.

Это означает, что обвиняемый вовсе не был спонтанным, плохо управляющим собой убийцей, напротив, он заблаговременно планировал свои нападения, покупал конфеты только перед нападением и, возможно, совершал в течение одного дня несколько попыток похищений. Подходил к одному ребёнку, угощал конфетой, заговаривал, если что-то настораживало его и казалось опасным, тут же отходил и принимался искать новую жертву. Таких подходов в течение дня могло быть несколько – пять-семь-десять – пока оставались в карманах конфеты, либо пока попытка похищения не приводила к успеху.

Перед нами серийный убийца в своём кристально чистом, если угодно, эталонном виде.

Мы должны быть благодарны Эрнсту Иосифовичу Неизвестному – он очень много рассказал нам о своём друге, много больше, чем остальные сверстники, и явно больше, нежели сам мог предположить. Через десятилетия этот рассказ был услышан самыми благодарными слушателями – читателями этой книги.

Уже после написания первого варианта нашей книги стало известно о смерти Эрнста Неизвестного, последовавшей 9 августа 2016 г. Месяцем ранее – 7 июля 2016 г. – автор передал через посредника, уважаемого человека, доктора наук, профессора американского университета, 16 вопросов, на которые, как предполагалось, Эрнст Иосифович не откажется ответить. Его суждения как свидетеля, имевшего возможность непосредственно наблюдать Винничевского в неформальной обстановке, представлялись исключительно интересными и могли обогатить книгу уникальным материалом. Более того, автор считает, что ответы Неизвестного могли показать тайную историю Винничевского в очень неожиданном ракурсе и сильно поколебать официальную версию событий. Во всяком случае, расспрашивать Эрнста Иосифовича предполагалось о тех деталях, которыми лейтенант Лямин во время допроса не интересовался. К сожалению, не хватило времени, совсем немного, и от этого очень досадно, поскольку книга потеряла целый пласт важной информации, которую автор предполагал использовать в соответствующем месте для обоснования собственной версии событий, сильно отличающейся от той, которую выработало следствие в 1939 г.

В тот же самый день, когда был допрошен Эрнст Неизвестный – 17 ноября 1939 г. – в кабинете лейтенанта Лямина оказалась Зарганкова Лариса Александровна, учительница математики у того самого 7 «б» класса школы №16, в котором обучался Владимир Винничевский. Лариса Александровна уже давала показания 30 октября, но об этом факте мы не упоминали ввиду его совершенной незначительности, учительница явно не хотела говорить ничего плохого о Володе Винничевском либо действительно не знала ничего такого, что представило бы хоть малейший интерес для следствия.

Однако к 17 ноября появилось сразу два повода для повторного допроса учительницы, причём оба повода весьма весомых. Но чтобы правильно их понять, необходимо некоторое пояснение.

В первой половине ноября 1939 г. произошло важное событие, к которому в той или иной форме нам в дальнейшем придётся возвращаться не раз. Предоставим слово Елизавете Ивановне Винничевской, поскольку она довольно полно рассказала об этом в своём письме на имя Михаила Ивановича Калинина, Председателя Президиума Верховного Совета СССР, написанном много позже указанных событий – в августе 1940 г.: «Мой муж написал отречение от сына и сам просил применить ему высшую меру наказания – расстрел, в чём расписалась и я. Но через некоторое время {я} стала просматривать его тетради, в которых обнаружила нечто подозрительное, по моему мнению. Например: в одном черновике было написано несколько фамилий и номеров телефонов, в другом про Пелагею Нестеровну и Липочку, на одном листке было написано „чем вызвано замедление? телеграф“ и номер телефона 11-23, {а также в} одной тетради с рисунками написано „урок №8“. Некоторые слова написаны не его рукой и ещё ряд подозрительных черновиков, которые были мною сданы начальнику уголовного розыска тов. Вершинину. Возможно, что я ошибаюсь, но по всем признакам его (то есть Владимира Винничевского – прим. А. Р.) кто-то учил всему этому. Об этом я говорила следственным органам, которые на это, видимо, не обратили внимания…»

Итак, Елизавета Винничевская нашла в бумагах сына нечто такое, что показалось ей очень подозрительным. Зная его школьную программу, она поняла, что странные записи не имеют к ней ни малейшего отношения.

Любопытно, что на эти записи не наткнулись товарищи милиционеры, нагрянувшие с внезапным обыском к Винничевским утром 25 октября, сразу после ареста сына. В этом обыске, напомним, участвовали самые, с позволения сказать, светила сыска: Урусов, Брагилевский, Вершинин, и масса «шнурков» рангом пониже. Получается, что вся эта компания профессионалов не удосужилась внимательно ознакомиться с книгами арестованного и его рукописными записями. Что тут скажешь? Не в первый уже раз свердловские пинкертоны показали удручающе низкий уровень профподготовки. К слову сказать, их коллеги из управления госбезопасности во время обысков изымали все рукописные материалы, дабы их внимательно изучить в спокойной обстановке, независимо от того, идёт ли речь о блокнотах или записях на полях газет. Вывозили всё! Но то – госбезопасность…

193