Уральский Монстр - Страница 92

Однако о Горском в конце концов вспомнить пришлось. В середине августа сотрудники уголовного розыска задержали за попытку кражи 16-летнего Ивана Мочалкина, проживавшего в доме №15 по улице 8-го Марта, примерно в километре от места похищения Вали Камаевой. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, насколько же Ваня соответствует описанию неизвестного преступника: среднего роста, худощавый, светло-русые волосы, несимметричное лицо, косой рот. У него даже рубашка оказалась светло-голубая, которую вполне можно было описать как «полинялую синюю»! И, разумеется, никакого алиби на 22 июля 1939 г. он представить не смог. Имелась ещё одна любопытная мелочь, заставившая сотрудников уголовного розыска обратить на задержанного особое внимание. Дело заключалось в том, что старший брат Ивана был прежде судим за кражу, то есть имел некоторый уголовный опыт. А здравый смысл подсказывал, что склонность к анальному сексу будут демонстрировать именно лагерные сидельцы. Для 1930-х гг. то, что творил преступник со своими жертвами, считалось крайним извращением, буквально за гранью здравого смысла (надо сделать поправку на то, что кинематограф тех лет не снимал триллеров о сексуальных убийцах, да и литература подобного сорта для абсолютного большинства советских людей оставалась практически недоступна). А значит, преступник либо сам должен был иметь соответствующий опыт, либо общаться с людьми, способными поделиться такого рода знаниями и навыками. Так что наличие судимого брата очень удачно дополняло картинку, по крайней мере ту, что сложилась в головах следователей. Пазл складывался, и Иван Алексеевич Мочалкин оказался прямо-таки отличным подозреваемым!

Но ценнейший свидетель, гражданка Аксёнова, которая не только видела преступника, но и разговаривала с ним, уехала из города! Женщина не работала, и трудно было сказать, когда она вернётся, да и вернётся ли… Между тем с опознанием подозреваемого нельзя было тянуть. Если Мочалкин – искомый убийца, ему надо быстро предъявлять обвинения в убийствах и «колоть на сознанку». Колоть, если потребуется, жёстко, как это умеют делать чекисты с теми врагами, кто не сдаётся.

А потому на опознание пришлось вызывать 13-летнего Борю Горских. Процедура проводилась 22 августа, и свидетель Мочалкина не опознал. Надо же!

Это был сильный удар по всеобщим ожиданиям, ведь вроде бы так всё хорошо сходилось! И брат у Мочалкина урка, и у него самого рот корытом. О том, что помимо Горского преступника видели и его друзья, никто в тот момент так и не вспомнил, вернее, не посчитал нужным уточнить у мальчика.

В то же самое время сотрудники уголовного розыска отрабатывали все возможные зацепки по убийству Лиды Сурниной. В поле зрения сыскарей попал вор и торговец краденым Магруф Гаянов, азербайджанец по национальности. Молодой человек неоднократно приезжал к друзьям в Пионерский посёлок, имел чёрный костюм и серые рубашки. Хотя Магруфа трудно было назвать юношей – ему уже было за двадцать – выглядел он очень молодо, был сухощав и отлично соответствовал тому описанию похитителя Сурниной, которое имелось у следствия. Самого Магруфа для очного опознания в августе отыскать не удалось, однако возникла идея использовать его фотографию из паспорта (она имелась в формуляре, заполняемом при оформлении документа). Фотография Магруфа Гаянова была предъявлена 11 августа 10-летней Маргарите Голиковой, 12-летней Галине Голиковой и 16-летней Антонине Шепелевой, видевшим похитителя Лиды в непосредственной близости. И все три свидетельницы опознали на фотографии человека, убежавшего в лес за Пионерским посёлком с Лидой Сурниной на руках.

Прорыв состоялся! Имя убийцы было названо, теперь осталось лишь его отыскать.

Пока в Свердловске уголовный розыск буквально поштучно перебирал всех подозреваемых, похожих на разыскиваемого преступника, мрачная детективная история разворачивалась в 140 километрах к северу, в городе Нижнем Тагиле.

6 августа 1939 г. там пропала Рита Фомина, 2 лет 6 месяцев от роду. Случилось это нелепо, словно бы мимоходом, примерно так, как это происходило прежде в Свердловске – вроде бы был рядом только что ребёнок, а потом, р-раз – и нет его! – и никто ничего подозрительного не видел. Вообще.

В тот день около 16 часов мать девочки – Софья Михайловна Фомина – отправилась в столовую «Уралвагонзавода» за едой. Дочку она оставила на попечение соседки, Ирины Сергеевны Резчиковой, весьма пожилой уже женщины (ей шёл 71 год). Рита в это время находилась на крылечке дома №13 по улице Орджоникидзе. Мать отсутствовала от 30 минут до часа, впоследствии она по-разному оценивала этот период. По возвращении домой она узнала от Резчиковой, что Риточки нигде нет, и где она может находиться, соседка не знает. Мать бросилась на розыски, но все усилия отыскать дочь оказались безрезультатны.

В тот же вечер она обратилась в первое отделение нижнетагильской милиции, где ей предложили явиться завтра и – удивительный случай! – приняли заявление об исчезновении ребёнка. Учитывая, как вели себя в подобных ситуациях уральские милиционеры прежде, нельзя не признать некоторый прогресс в работе с гражданами, видимо, события лета 1939 г. заставили руководство областного Управления РКМ провести с подчинёнными соответствующую работу. Правда, работа эта далась участковому инспектору Мезенцеву с чрезвычайным напряжением умственных сил.

Нельзя не признать, что по мере ознакомления с материалами этого дела эпистолярные потуги работников милиции уже не раз и не два вызывали оторопь, но даже на фоне всего, прочитанного прежде, словотворчество нижнетагильского участкового производит очень сильное впечатление. Читая написанный им «Пратакол заявления» (так в оригинале), невольно ловишь себя на вопросе: это плод неграмотности или сильного опьянения? Или и того, и другого одновременно? Ибо так составлять документы недопустимо даже для 1939 г.