Уральский Монстр - Страница 198

198

2 ноября 1939 г. Владимир Винничевский неожиданно запел. Эта фраза не является метафорой, её следует понимать буквально. Оперуполномоченный уголовного розыска Нетунаев, дежуривший возле камеры Винничевского под видом обычного сотрудника конвойной службы, 2 ноября написал и представил по команде рапорт следующего содержания: «Доношу, что в момент нахождения меня в коридоре камеры предварительного заключения УРКМ по охране агрессивного детоубийцы Винничевского Владимира Георгиевича, последний часто пел в камере песни нецензурного характера. В одно из моих наблюдений за Винничевским в «волчок» камеры, последний меня спросил, не интересуют ли меня эти песни, и сказал, что он их может переписать. Я на это предложение согласился, и через некоторое время он их мне передал. Данные песни, написанные рукой Винничевского, при рапорте представляю».

Арестант Владимир Винничевский в конца октября 1939 г. числился за УР и до начала декабря содержался в одиночной камере изолятора Управления РКМ. В начале декабря 1939 г. его по предложению прокуратуры перевели в изолятор областного управления госбезопасности. Логика этого решения была довольно прозрачна – в изоляторе УГБ проще было обеспечить как безопасность подследственного, так и исключить возможность негативного влияния на него других арестантов. Последние могли, по крайней мере теоретически, подтолкнуть подростка как к самооговору, так и полному запирательству. И то, и другое было крайне нежелательно для следствия, не располагавшего практически никакими уликами. Не вызывает сомнений, что арест и последующие события в немалой степени потрясли Винничевского, бывшего по большому счёту, домашним мальчиком. Изоляторы НКВД – будь то РКМ или УГБ – являлись местами крайне мрачными и по-настоящему депрессивными, пребывание в них способно было поколебать твёрдость даже очень искушенных и закалённых людей. Тем удивительнее выглядят то спокойствие и даже оптимизм, что продемонстрировал Винничевский после первой недели пребывания в застенке. Похоже, что удалое пение арестанта в немалой степени поразило и видавших виды сотрудников УР.

К материалам дела подшит стандартный конверт, в котором находятся четыре листа в косую линейку и один – в простую, каждый исписан с обеих сторон узнаваемым почерком Винничевского. Стихами назвать эти эпистолярные потуги сложно, так, стишата на уровне 6 или 7 класса современной очень средней школы. Вот, например, начало стихотворения «Матросик с Балтики»:

Что за советы мне даёте, словно маленькой,
Ведь для меня уже давно решён вопрос!
Послушай папенька, что мы решили с маменькой,
Ведь моим мужем будет с Балтики матрос.

А вот последнее четверостишие этого опуса:

Но братики, любовь была лишь только временна,
Он через месяц Нату выбросил за борт,
А к тому времени она была беременна
И горизонт ей предвещал уже аборт.

Ненормативной лексики в записанных Винничевским стихах практически нет. Если быть совсем точным, то в стихотворении «Лука Мудищев» Винничевский в двух местах такие слова оставил. Но это скорее исключение, в других местах там, где по смыслу должно присутствовать нецензурное словцо, арестант деликатно ставил многоточие. Примерно так:

Ехал на ярмарку ухарь-купец,
Ухарь-купец, удалой молодец,
Ухарь-купец, давай не горюй,
Покаж-ка девицам свой…

Среди записанных стихотворных текстов оказались и три четверостишия «Катюши», да-да, тех самых, что вышли из-под пера Михаила Исаковского. Без всяких переделок авторского текста. В «Википедии» написано, будто эту песню впервые исполнили 27 ноября 1939 г., но как видим, за четыре недели до этого стихотворение уже было хорошо известно Володе Винничевскому. По современным представлениям все написанные арестантом тексты довольно безобидны. Особенно, если принять во внимание, что вышли они из-под пера молодого человека, которому шёл 17-й год. Назвать такое нецензурщиной или порнографией у нашего современника язык не повернётся. Сейчас достаточно выйти на пять минут в интернет, чтобы отыскать много больше похабщины, значительная часть которой продуцируется нынешними сверстниками Винничевского или лицами, лишь немногим старше.

Этот эпизод мог бы показаться совсем незначительным и не заслужил бы сейчас упоминания, если бы не одно соображение, не связанное напрямую с тематикой песен. Винничевский мог запеть всё что угодно, даже «Гимн СССР», важным для следствия была вовсе не тема, а сам факт пения. Он означал, что по окончании первой недели со времени ареста Владимир преодолел шок, связанный с задержанием и лишением свободы, и приспособился к тюремным условиям. Он успокоился, решил внутри себя все мучительные вопросы и наметил некий план, который гарантировал ему спасение жизни. В этом можно не сомневаться – если бы арестант испытывал сомнения в том, останется ли жив, он бы петь не стал. Вообще же, для такого интроверта, ригидного и угрюмого человека, как Винничевский, запеть весёлые песенки про «аборты» и «мед под белой юбочкой» – это нечто по-настоящему необычное.

Песенные потуги арестанта, зафиксированные 2 ноября оперуполномоченным Нетунаевым, объективно убеждают нас в том, что к этому дню Винничевский стал чувствовать себя спокойно и даже комфортно. Никто его не обижал, ведь как раз для полной безопасности его и поместили в отдельную камеру! Кормили Винничевского достаточно, а к еде он был равнодушен, как мы точно знаем из показаний его родителей, он даже не замечал, посолена пища или нет. В школу ходить ему не требовалось, соответственно, и голову напрягать зубрежкой более не приходилось. Наконец, отец перестал проедать плешь своим брюзжанием. Где-то в первых числах ноября Винничевскому разрешили встречу с матерью, они вместе поплакали, поговорили о чём-то таком, что убедило Елизавету Ивановну простить сына и приступить к самостоятельным поискам злого подельника, вовлекшего бедного Володю в приключившуюся с ним беду (об этом будет сказано особо). В общем, куда ни кинь – сплошные плюсы!

198