Уральский Монстр - Страница 186

186

Из характеристики можно узнать, что в 16 школе обвиняемый учился с сентября 1938 г., то есть закончил шестой класс и два неполных месяца отучился в седьмом. Поведение демонстрировал «отличное», а если дословно, то «ненормальностей в его поведении не было». Некоторые интонации кажутся даже умилительными: «Винничевский мальчик воспитанный, застенчивый, скромный, послушный, тихий и замкнутый. На уроках вёл себя хорошо, редко имел замечания. Никаких особых наклонностей и повадок не проявил». Так и написано – «повадок не проявил».

Разумеется, сказано несколько слов об успеваемости: «Работал очень добросовестно, домашние задания выполнял по всем предметам. Ответы давал не блестяще, особенно там, где нужно логическое мышление. Винничевский относился к числу посредственных, но успевающих учеников». В 7 классе он имел проблемы с успеваемостью по физике и немецкому языку, однако подтянулся и даже брал дополнительные занятия с репетитором. В 7 классе у Владимира начались проблемы по зоологии, но исправить этот огрех ему уже не доведётся.

Согласно записям в классном журнале за период с 1 апреля по 23 октября 1939 г. Винничевский пропустил один учебный день – 5 мая – кроме того, пропустил по одному уроку 15 апреля, 27 апреля, 11 сентября и опоздал на урок 11 октября.

Характеристика была составлена с учётом мнений семи преподавателей – все они были перечислены пофамильно – но также подчёркивалось, что два преподавателя, знавшие Винничевского, не участвовали в подготовке документа, поскольку в школе уже не работали.

Тогда же к следственным материалам была приобщена характеристика на Владимира Винничевского, выданная в школе №14, в которой он обучался до перевода в школу №16. Документ написан рукою завуча начальных классов Цецеговой, чью подпись заверила директор школы Окунева. Директор словно бы дистанцировалась от содержания, вот, дескать, подлинность подписи заверяю, а насчёт точности ничего сказать не могу. Очевидная перестраховка – директор, видимо, боялась оказаться вовлечённой в непонятную для неё историю с Винничевским.

Сам документ лаконичен. Завуч Цецегова сообщила, что «Винничевский Владимир пришёл в школу №14 в 1936 г. вместе с классом школы №58, где он учился в четвёртом классе». Далее весьма скупо обрисовала облик юноши, обошлась буквально четырьмя-пятью лаконичными фразами: «С товарищами жил дружно, жалоб на него не поступало. Характер же имел угрюмый, молчаливый. Учился неплохо и был переведён в пятый класс». В общем-то, всё это на разные лады Вершинин уже знал от самых разных людей. Самая любопытная деталь документа находится ближе к его концу, процитируем этот фрагмент, сохранив стилистику и орфографию оригинала: «В средине учебного года Виничевский (именно так, с одной «н» завуч начальных классов и писала его фамилию – прим. А. Р.) вместе со своими товарищами Гапанович и Дробининым явились в школу выпивши (или причина – точно не помню, т.к. дело разбирали директор т. Зуева – нынче умершая). После разбора этого дела директор решила разбить эту группу ребят и предложила родителям Виничевского перевести его в другую школу и он был помещён…» Тут мы прервём цитирование, поскольку никуда Винничевский помещён не был. Его не удалось перевести в феврале 1937 г. в другую школу, и он до конца года оставался дома, занимаясь по школьным учебникам с матерью. Этих деталей завуч Цецегова либо не знала, либо сделала вид, будто не знает.

1 ноября около полудня Георгий Иванович Винничевский явился в кабинет Ивана Пустовалова, ответственного редактора главной региональной газеты, официального печатного органа Свердловского обкома ВКП(б) «Уральский рабочий», и вручил ему в руки письмо. Кое-что, видимо, он пояснил на словах, но рассказ его, как и сам текст письма, до такой степени поразили Пустовалова, что тот позвонил сначала в обком партии, а затем – начальнику областного Управления РКМ Александру Урусову. По просьбе последнего оригинал письма был на следующий день передан в секретариат начальника управления, а оттуда спустился в ОУР.

Текст, написанный почти без наклона крупными, хорошо читаемыми буквами, похожими на палки, гласил (орфография оригинала сохранена): «Редактору газеты „Уральский рабочий“ от гр-н Винничевского Георгия Ивановича и Винничевской Елизаветы Иван. Мы, родители того негодяя, указанного в отделе происшествий от 1-го ноября 1939 г., окончательно убедившись в его сугубо-кошмарных преступлениях, мы как родители отрекаемся от такого сына и требуем применить к нему высшую меру наказания – расстрела! Таким выродкам в советской семье жизни быть не может. Убедительная просьба поместить наше пожелание в газете „Уральский рабочий“». Под текстом – подписи Георгия и Елизаветы Винничевских. И дата – 1/X 1939 г., легко заметить, что автор этого косноязычного сочинения ошибся на месяц, ведь ноябрь – одиннадцатый по счёту, ну да ладно, с этим-то как раз всё ясно – это описка.

Гораздо интереснее то, что аналогичное письмо получил и начальник ОУР Вершинин, с той только разницей, что в нём отсутствовала фраза, содержавшая «убедительную просьбу» опубликовать его в газете «Уральский рабочий».

Для советской идеологии и политической культуры тех лет бранить врага всякими непотребными словами и призывать на его голову всевозможные проклятья и ужасы являлось нормой. Всевозможные массовые мероприятия – митинги и демонстрации – с лозунгами, содержащими призывы «раздавить гадину», «уничтожить змеиное гнездо», «сжечь дотла» или «отрубить щупальца» являлись мейнстримом агитации и пропаганды. Если уж такими и им подобными эпитетами и метафорами разбрасывались советские прокуроры и общественные обвинители на судебных процессах, то простой призыв расстрелять можно было счесть верхом корректности, культуры и сдержанности. Но это в тех случаях, когда речь шла о расстреле зиновьевых-каменевых-радеков и прочих абстрактных «уклонистах» и «гидрах контрреволюции». А вот призыв расстрелять собственного несовершеннолетнего сына – это даже по советским меркам как-то того, совсем по-людоедски… это перебор.

186