Уральский Монстр - Страница 120

120

То, что написал в ответ Грамолин, честно говоря, всерьёз заставляет усомниться в его адекватности. Удивительно, но он даже не понял заданных вопросов. В ответ на первый вопрос – о давности смерти, он взялся рассуждать о причине смерти, в качестве таковой указал на асфиксию, удавление руками и наличие соответствующих кровоизлияний. Затем он перечислил сопутствующие асфиксии изменения внутренних органов и ничего не написал о давности смерти. Невероятно! При чтении не оставляет ощущение, что это не переписка ответственных лиц, облечённых государством серьёзными полномочиями, а какие-то не очень умные каламбуры в стиле «Comedy club», когда ответ ни в малейшей степени не соответствует заданному вопросу.

Тем не менее вопрос про растянутый ректум Грамолин понял верно и сдержанно ответил, что «наличие растянутого задне-проходного отверстия (при учёте обстоятельств дела) до некоторой степени даёт основание предполагать, что девочка Ханьжина стала жертвой извращённого удовлетворения половых потребностей неизвестного мужчины».

Про исследование мазков Грамолин в своём ответе следователю по важнейшим делам не ответил ничего. Ну, то есть вообще! Вынес, так сказать, вопрос за скобки.

При этом судмедэксперт очень интересно ответил на вопрос о наличии колото-резаных ран. Процитируем его ответ целиком, потому что, ответ этот, во-первых, очень важен для следствия, поскольку позволяет понять присущую преступнику манеру действий в момент нападения, а во-вторых, неверен и со всей очевидностью демонстрирует пугающее невежество городского судмедэксперта. Итак, Грамолин написал: «Повреждений прижизненного происхождения, кроме описанных кровоизлияний на шее и голове и ссадин около рта, на трупе не имеется. Отверстия и ходы в кожных покровах посмертного происхождения – проделаны червями (личинками)». Своим ответом Грамолин продемонстрировал очевидное непонимание разницы между червями и личинками, что совсем не одно и то же как по своей природе, так и по характеру разрушающего воздействия на труп, а кроме того, показал себя очень несведущим специалистом. В то время криминалистическая энтомология ещё не сформировалась и специфические знания о поведении насекомых и причиняемых ими разрушениях не интересовали судебных медиков, однако общее представление о посмертных метаморфозах человеческого тела судебная медицина, разумеется, имела. Студентов – будущих судмедэкспертов – учили распознавать повреждения, наносимые крупными и мелкими животными, рыбами, различными насекомыми, для чего на профильных кафедрах медицинских вузов имелись в большом количестве соответствующие наглядные пособия. Подготовку судебных медиков первой половины 20 столетия недооценивать не надо, это были эрудированные специалисты, хорошо разбиравшиеся не только в узкомедицинских вопросах, но и широком спектре смежных научных дисциплин. К сожалению, этого нельзя сказать о Грамолине – он не только дал неверное заключение во время экспертизы, но и повторил его, отвечая на вопросы, поставленные Красновым. Как Грамолин сумел сделать карьеру и стать городским судебно-медицинским экспертом – воистину загадка, его пример бросает тень на всю систему профобразования и продвижения по службе советских судмедэкспертов.

Забегая несколько вперёд, следует отметить, что в конце концов здравый смысл восторжествовал и невежественного специалиста коллеги всё же подправили, о чём в своём месте ещё будет сказано.

В самом конце своего дополнения к заключению Грамолин точно спохватился и написал-таки мнение о давности наступления смерти Риты Ханьжиной, с вопроса о которой начиналось постановление Краснова. По мнению судмедэксперта, девочка была убита за 4-5 дней до времени проведения вскрытия её тела. Что ж, спасибо товарищу Грамолину и на том, мог ведь ничего не написать, с такого станется!

В те же самые дни первой декады сентября следователь по важнейшим делам допрашивал некоторых из свидетелей, видевших Алю Губину, раненную 12 июня в парке за школой №5 Пионерского посёлка. Все эти лица в своё время были зафиксированы милиционерами, их опрашивали сотрудники угро, но Краснов посчитал необходимым поговорить с некоторыми из них лично. Он вызывал на допросы людей постарше, например, проводницу железнодорожных вагонов Пелагею Протасову, 54-х лет, Марию Каспер, домработницу 47 лет, её мужа Даниила Каспера, 50 лет, явно рассчитывая услышать от людей в возрасте рассказ более взвешенный и объективный, нежели от молодёжи. Трудно сказать, в какой степени ожидания следователя по важнейшим делам оправдались – никто из допрошенных не вспомнил ничего существенного, среди них не было лиц, видевших нападавшего или хотя бы кого-то, кто двигался в лесной зоне вместе с ребёнком.

С кем действительно Краснову повезло в те сентябрьские дни, так это с Николаем Петуховым, новым свидетелем похищения Лиды Сурниной. Николай, молодой ещё мужчина 23 лет, работал пастухом, точнее говоря, должность его называлась куда как замысловато – старший пастух Свердловского торга. В его обязанности входило объезжать стада, принадлежавшие торговому тресту, которые паслись как в черте города, так и в ближайших пригородах, и следить за надлежащим исполнением рядовыми пастухами своих обязанностей. Для этого Петухов был обеспечен казённой кобылой. Детали эти важны в контексте изложенной ниже истории. Николай узнал о похищении и убийстве девочки уже на следующий день после трагедии, но о себе милиции не заявил, считая, что ему нечего сообщить правоохранительным органам. В поле зрения милиции сразу после убийства Сурниной он не попал по одной простой причине – Петухов не жил в Пионерском посёлке, а потому поголовные опросы жителей района его никак не коснулись. Точнее, он о них тогда ничего и не знал. Проживал Николай в доме №3 по улице Кузнечной, расположенной примерно в полутора километрах от Пионерского посёлка, и катался на своей кобыле по всем городским окраинам, порой неделями не проезжая по одному и тому же месту, поскольку подчинённые ему пастухи каждое утро гнали стада на новый выгон. Газеты про похищение и убийство Лиды Сурниной ничего не писали, радио тоже молчало по вполне понятным причинам, так что Николай Антонович был не в курсе деталей проводившегося следствия. А следствие, соответственно, ничего не знало о нём.

120