Уральский Монстр - Страница 26

Снятие Столяра было обставлено как настоящая тайная операция. Оглашение совершенно секретного постановления Политбюро «О Столяре» было синхронизировано с появлением в городе мало кому известного инструктора отдела руководящих партийных органов ЦК ВКП(б) Ивана Медведева. Он и был назначен исполняющим обязанности первого секретаря обкома, причём членам бюро обкома сразу же было дано понять, что Иван Михайлович – временная фигура. Ему предстояло перехватить власть до появления у высшего государственного руководства единого мнения о новом постоянном руководителе региона. Это состояние неопределённости продлилось ровно 4 недели.

Уже 27 апреля 1938 г. первым секретарем Свердловского обкома ВКП(б) был назначен, точнее, рекомендован Политбюро и после этого избран Пленумом обкома, совершенно новый на Урале человек. Константин Николаевич Валухин попал в Свердловск из Омска, где он возглавлял Управление НКВД по Омской области. Он имел большой чекистский опыт, ещё с начала 1920-х гг. работал в системе особых отделов, участвовал в борьбе с басмачеством в Средней Азии и с националистическим движением на Северном Кавказе, входил в так называемую «северокавказскую» группу чекистов. Идейным руководителем этой группы был крупный чекист и партийный деятель Ефим Евдокимов, весьма авторитетный и даже популярный в 1930-х гг. Достаточно сказать, что это был единственный из чекистов, награждённый четырьмя орденами Боевого Красного Знамени. К этой же группе примыкал и Михаил Фриновский, первый заместитель наркома внутренних дел Ежова.

Как упоминалось выше, в начале 1938 г. Дмитриев-Плоткин вступил в конфликт с Фриновским, и это до известной степени объясняет произошедшее после появления в Свердловске Валухина. Последний, будучи прекрасно осведомлён об истинной роли Дмитриева в репрессиях местной партноменклатуры и его огромных оперативных возможностях, с самого своего появления продемонстрировал нерасположение к начальнику местного УНКВД. Скорее всего, Валухин выполнял негласное пожелание Евдокимова и Фриновского, намеревавшихся скомпрометировать Дмитриева, по их мнению пользовавшегося непомерно большим уважением наркома. Ежов, узнав о трениях между Дмитриевым и новым секретарём обкома, предложил первому перевод в Москву (что, кстати, выглядит вполне логично, поскольку между руководителем правоохранительных органов и административной властью региона должен существовать полный консенсус; если такового нет, то руководителя правоохранительными органами надо из региона убирать безоговорочно). Собственно, это было вполне ожидаемое перемещение, которое давно было обещано Дмитриеву. Дмитрий Матвеевич, вне всякого сомнения, хотел возвратиться из провинции в столицу. В Наркомате внутренних дел как раз образовалась прекрасная вакансия – должность начальника Главного управления шоссейных дорог. Прежний начальник ГУШОСДОРа старший майор госбезопасности Михаил Волков-Вайнер ушёл на повышение в Наркомат водного транспорта на должность заместителя наркома. Предложенный Дмитриеву пост по своему статусу был гораздо выше начальника регионального управления. Таким образом Дмитрий Матвеевич не просто возвращался в Москву, а возвращался с повышением по службе.

Он быстро сдал дела в Свердловске новому главе областного управления Михаилу Викторову, приехавшему на Урал из Белоруссии, и уже 22 мая был в Москве. Казалось, всё для комиссара госбезопасности третьего ранга складывалось наилучшим образом. Но беда подкралась, откуда Дмитриев её не ждал.

Викторов сразу же после отъезда из Свердловска своего предшественника принялся «поднимать» его старые дела, проверяя законность и обоснованность принимавшихся решений. Разумеется, этим он занимался не от скуки, а выполняя поручение Фриновского, жаждавшего поквитаться с Дмитриевым. Найти компромат проблем не составляло, но доклад Викторова, подготовленный в середине июня 1938 г., не вызвал интереса Ежова. Нарком не желал слушать негативных отзывов о руководителе, которого считал одним из самых компетентных в своём ведомстве. Тогда последовал ход конём – через связи Евдокимова, бывшего членом ЦК партии и вплоть до мая занимавшего весьма важный в партийной иерархии пост первого секретаря Ростовского обкома, информация Викторова была доведена до сведения Молотова и Сталина. Особый упор в компромате делался на обвинении Дмитриева в «склонности к еврейской солидарности», что выражалось в стремлении комиссара третьего ранга всемерно выдвигать своих единоплеменников на все более-менее значимые посты и должности. Обвинение, кстати, вряд ли справедливое, поскольку при необходимости Дмитриев с одинаковым педантизмом и равнодушием отправлял в пыточный застенок людей любой национальности. Примеры расправ над командами «русского Кабакова» и «еврея Столяра» говорят сами за себя. Дмитриев являлся вовсе не замаскированным еврейским националистом, а самым настоящим коммунистом-интернационалистом и был готов репрессировать любого, в чью сторону повернётся указующий перст Партии. А то, что он выдвигал на значимые должности людей лично ему преданных, так это, извините, краеугольный камень кадровой политики любого более-менее серьёзного администратора. Ну а кого, скажите на милость, выдвигать – людей не преданных и не лояльных, что ли? Сталин, однако, был очень чувствителен к любым подозрениям в национализме, так что обвинения попали на весьма подготовленную почву. Кроме этого, Дмитриева было за что привлекать к ответственности, следует объективно признать, что в Свердловске натворил он дел немало.