Уральский Монстр - Страница 242

242

Второй момент, требующий комментария, связан с возможностью обнаружения таинственного «Потрошителя» правоохранительными органами. По мнению автора, вероятность того, что второго убийцу удалось-таки отыскать в 1940 или 1941 г. отнюдь не нулевая. Существуют по меньшей мере две причины, способные побудить Винничевского нарушить молчание после отклонения Президиумом Верховного Совета ССР его прошения о помиловании. Первая связана с желанием прийти к какому-то «договору», способному каким-то образом сохранить ему жизнь. Мы прекрасно понимаем, что в положении Винничевского неофициальный «договор» с властями – чистой воды фикция, но сам смертник мог питать надежду на снисхождение в случае оказания правоохранительным органам значимой помощи. В этом заблуждении, кстати, его вполне могли укреплять советы «добрых сокамерников», подсадку которых широко практиковало НКВД тех лет. Сам Дмитриев, прежний начальник Управления НКВД по Свердловской области, приговорённый к смерти, на протяжении многих месяцев выступал в роли внутрикамерного осведомителя – «наседки», о чём уже упоминалось. Если рядом с Винничевским в последние два месяца жизни находился такой вот «добрый советник», то мысль рассказать начистоту о скрытом подельнике могла быть успешно внедрена в сознание приговорённого к смерти. Не следует забывать, что Владимир оставался, в общем-то, довольно юным и наивным человеком; оказавшись в безвыходной ситуации, он мог хвататься за любую соломинку и довериться любому, даже самому подозрительному соседу по нарам.

Но мог Винничевский назвать фамилию и совсем по другой причине, причём отнюдь не добровольно. В сталинском НКВД широко использовалась практика «последнего допроса», проводимого в расстрельном подвале или каземате уже после объявления смертнику о скорой казни. В таких допросах принимали участие как члены расстрельной команды от комендатуры управления, так и кто-либо из следственной группы, знакомый с обстоятельствами дела, по которому проходил осужденный. Смертника разрешалось избивать как угодно и сколь угодно долго, после допроса он уже не возвращался в камеру, а расстреливался, так что его здоровье ничуть не беспокоило допрашивавших. Это был настоящий палаческий кураж. Пытки во время «последнего допроса» допускались чудовищные, строго говоря, они вообще не ограничивались, например, многолетнему секретарю Западно-Сибирского крайкома ВКП(б) и Наркому земледелия СССР Роберту Индриковичу Эйхе перед расстрелом 2 февраля 1940 г. выбили левый глаз. Практика «последнего допроса» в отношении сколько-нибудь значимых для НКВД осужденных была чрезвычайно распространена, она скорее являлась правилом, нежели исключением. Известно, что в тех случаях, когда смертник мог сказать нечто компрометирующее или опасное для руководства партии и правительства, нечто такое, что не должны были слышать даже сверхнадёжные палачи НКВД, отдавался особый приказ «расстрелять без допроса». Так была расстреляна, например, Кира Симонич-Кулик, жена маршала Кулика. Оно и понятно, женщина знала много столь интимных тайн кремлёвской верхушки, что за осведомлённость в них пришлось бы потом расстреливать и саму расстрельную команду. Так вот, особый приказ о её расстреле без «последнего допроса», отдавал лично Берия.

Разумеется, Винничевский являлся фигурой куда менее интересной для НКВД, чем бывшие члены политической и административной элиты. Тем более если уголовный розыск действительно считал, что следствие проведено исчерпывающе полно и смертник уже ничего к сказанному не добавит, его могли расстрелять быстро и буднично, и такой исход оказался бы для смертника наилучшим из всех возможных. Но если всё же было сочтено необходимым устроить ему «последний допрос», то вряд ли Винничевский сумел бы не ответить правдиво на заданные ему вопросы.

В этой связи очень интересно узнать судьбу ближайшего окружения убийцы – как родителей, так и друзей. К сожалению, автор не располагает достоверной информацией на сей счёт, возможно, екатеринбургские краеведы, заинтересовавшиеся историей юного «Уральского Монстра», внесут в будущем ясность в этот вопрос. Если кто-то из товарищей Винничевского в конце 1940 или в 1941 г. странным образом безвозвратно исчез в застенках НКВД, можно предположить, что смертник всё же рассказал в последние минуты своей жизни настоящую правду о самом себе.

На этом автор считает свою миссию оконченной.

История себя рассказала.

Вместо послесловия: вопросы, незаданные Эрнсту Неизвестному

Известный скульптор Эрнст Неизвестный являлся, судя по всему, последним из наших современников, кто встречался с Владимиром Винничевским и доверительно с ним общался. Можно даже выразиться более определённо – знаменитый скульптор являлся очень хорошим приятелем преступника. Автор умышленно не употребляет слово «друг», поскольку понятия «дружба», «сердечная привязанность» и «любовь» к психопатам неприменимы (а с тем, что Винничевский являлся психопатом ни один разумный человек, прочитавший «Уральского Монстра», спорить не станет).

Воспоминания Эрнста Неизвестного могли бы в значительной степени дополнить известную ныне официальную информацию и потому представляли исключительный интерес. Внимательный читатель, наверняка, обратил внимание на упоминание автором вопросов, которые планировалось задать знаменитому скульптору. К сожалению, Неизвестный скончался до того, как с ним удалось связаться. Предвосхищая вполне понятное любопытство всех, перелистнувших последнюю страницу этой книги, автор решил вынести упомянутые вопросы в послесловие. Была даже мысль снабдить эти вопросы предполагаемыми ответами, поскольку в голове автора, разумеется, имелись кое-какие соображения относительно того, как школьный товарищ Винничевского мог бы на них ответить.

242