Уральский Монстр - Страница 224

224

Винничевский категорически заявил – трижды повторив своё утверждение при ответах на три вопроса – что не занимался с убитыми анальным сексом. Дословно он выразился так: «В передний орган я вводил член не всякий раз – раз пять-шесть, а в задний проход никогда не вводил». Тут мы видим очевидное противоречие данным судебно-медицинских экспертиз. Объяснил обвиняемый и смысл найденной матерью в его вещах зашифрованной записки, текст её приводился ранее. Винничевский признал, что это был список его первых преступлений, с указанием места нападения и пола жертвы. Слово «метр» означало, что преступник нападал на мальчика; «дец», то есть дециметр, – на девочку.

Отвечая на вопросы Небельсена, обвиняемый охарактеризовал работу допрашивавших его сотрудников уголовного розыска: Брагилевский «больше смотрел по документам и написал, что я резал девочку из Пионерского посёлка, а я {говорил, что} совсем не помню, как именно её убил», Вершинин же «писал всё правильно и с моих слов».

После окончания допроса Винничевскому было предложено ознакомиться с двумя постановлениями: об избрании меры пресечения в виде содержания под стражей и окончании следствия. Обвиняемый оба подписал.

Поскольку никаких фокусов от обвиняемого не последовало, далее процесс пошёл по хорошо накатанным рельсам. Уже 25 декабря прокурор Свердловской области Сидоркин подписал обвинительное заключение. В нём утверждалось, что Винничевским «совершены из садистических побуждений 8 убийств и 10 покушений на убийство малолетних детей, связанных с жестоким их истязанием».

Доказательная база строилась на сообщениях Винничевского о местах сокрытия трупов, неизвестных правоохранительным органам на момент допроса, то есть тела Таси Морозовой в выгребной яме и Риты Фоминой в лесу возле Уралвагонзавода в Нижнем Тагиле. Обнаружение тел в указанных местах объективно подтверждало осведомлённость обвиняемого о деталях преступлений. Также в копилку обвинению пошли опознания Винничевского свидетелями Анной Аксёновой и Борисом Горским, видевшим, как он уводил от дома Валю Камаеву.

Прокуратура записала в категорию физической улики перочинный нож Винничевского, которым тот якобы наносил ранения некоторым из жертв, проигнорировав очевидное противоречие между заключением экспертизы и результатами предъявления ножа (в своём месте мы разобрали эту «улику» достаточно подробно). Уликой областной прокурор посчитал и записку с зашифрованным текстом, в котором якобы перечислялись жертвы Винничевского. Правда, прокуратура сделала вид, будто не заметила странное расхождение – Винничевского обвиняли по 18 эпизодам, а в записке-«мартирологе» почему-то были указаны только 10 (казалось бы, если для прокуратуры это заслуживающая доверия улика, то тогда пусть прокуратура и обвиняет Винничевского по 10 эпизодам – ан нет! – прокуратура в одном верит улике, а в другом – не верит и считает её неполной; такое расщепление сознания называется шизофренией).

Разумеется, в «копилку» доказательств пошли все признания Винничевского, в том числе и голословные, ничем не подтверждённые. По подавляющему большинству эпизодов прокуратура никаких реальных улик представить так и смогла. С известными оговорками Винничевского можно было связать лишь с четырьмя эпизодами: убийством Вали Камаевой (когда его видели и впоследствии опознали свидетели), убийствами Таси Морозовой и Риты Фоминой (Винничевский продемонстрировал осведомлённость о местах сокрытия их трупов) и попытке убийства Славика Волкова. Всё! Причём, как уже отмечалось выше, даже осведомлённость о местах сокрытия трупов Таси Морозой и Риты Фоминой можно было логично объяснить, не признаваясь в их убийстве. Из упомянутых четырёх эпизодов единственный, который Винничевский действительно не мог бы «отвести», был связан с событиями 24 октября 1939 г., то есть с похищением Славика Волкова и последующим задержанием при попытке убийства мальчика.

К обвинительному заключению прилагался список свидетелей, которых прокуратура считала необходимым вызвать в суд. Таковых набралось аж 17 человек! Но после предварительного заседания из 17 свидетелей осталось только 4 – их-то и вызвали в конечном счёте для дачи показаний суду. И подобное сокращение числа «свидетелей» следует признать совершенно оправданным – дело в том, что вычеркнутым из списка просто нечего было сказать суду по существу обвинения. Все эти родственники жертв ничего не видели, не слышали и знать не знали. Что это за свидетель, если он не способен свидетельствовать по существу разбираемого дела? Был вычеркнут из числа свидетелей и Николай Карпушин, тоже, кстати, вполне оправданно – после его единственного допроса органы следствия ничего не сделали для доказательства его осведомлённости о преступлениях юного друга, а без этого допрос Карпушина лишался смысла.

Трудно сказать, с какими мыслями и чувствами встречал Владимир Винничевский новый 1940 год. Может быть, он следил за событиями на советско-финском фронте, ведь военная тема его всегда живо интересовала, а может быть, он ничего о начавшейся войне и не знал. В одном мы почти уверены: начало нового года он встречал внутренне спокойным и даже, по-видимому, довольным собою. Уверенность эта основывается на документах суда, зафиксировавших вопрос о степени заикания обвиняемого и ответ Винничевского, заявившего, что он давно уже заикается «примерно как сейчас, то есть не очень сильно». У заикающихся людей проблемы с речью усиливаются при волнении или внутреннем напряжении, причём реакции эти неконтролируемы. Если Винничевский несильно заикался на суде и задолго до суда, то значит, чувствовал он себя в это время спокойно и довольно комфортно. Автор убеждён, что Винничевский не понимал смысла обвинения по статье 59/3 и твёрдо рассчитывал на тюремный срок лет в 10 или даже меньше. Кто, когда и как запудрил ему мозги, мы никогда не узнаем, но ничем иным, кроме неосведомлённости, спокойствие обвиняемого объяснить невозможно.

224