Задушить ребёнка, однако, преступнику не удалось. Он слышал крики женщины, бежавшей следом, и, поднявшись, отбежал к ограде сада у Дворца пионеров, где бросил малыша в сугроб и засыпал сверху снегом. Казалось бы, мог оставить ребёнка и убежать, но – нет! – хотелось именно убить, довести начатое до конца. Такая бессмысленная настырность является ещё одним проявлением вязкости мышления.
А дальше произошёл очень любопытный поворот сюжета. Винничевский после урока музыки вернулся домой и собрался пойти в баню. Время было около 22 часов. Далее процитируем протокол допроса: «Меня очень интересовало, там ли ребёнок (то есть в сугробе у забора – прим. А. Р.) или они его уже нашли, и поэтому я пошёл вдоль забора, у которого бросил ребёнка. Проходя около того места, я ребёнка не нашёл и решил, что его нашли. Когда я отходил от забора, то меня дежурный милиционер, стороживший около главного входа во Дворец пионеров, остановил и спросил, что я делаю около забора. Я ответил, что просто шёл, на вопрос куда, я сказал, что в баню, и показал ему свёрток белья, после чего он мне больше ничего не сказал и ушёл».
Преступник вернулся на место совершения преступления буквально через три часа! Это довольно распространённый стереотип, подобную ошибку часто совершают малоопытные преступники, и речь сейчас не о том. Преступник был замечен и, в принципе, его можно было бы опознать. Внимательный читатель помнит, что в истории похищения Бори Титова 10 февраля 1939 г. фигурировала девочка, утверждавшая, будто она хорошо рассмотрела похитителя ребёнка и может его опознать. На нее не обратили внимания, и она исчезла. Очень жаль, что бестолковые милиционеры не обратили внимания на важнейшего свидетеля, единственного, кто заявил, что хорошо рассмотрел злоумышленника! Если бы этот инцидент был «отработан» милицией как должно, если бы к свидетелю отнеслись с подобающим вниманием, а через несколько часов задержали бы подозрительного юношу, зафиксировали его данные, предъявили для опознания свидетелю, то многие жизни оказались бы спасены. И не произошла бы вся эта трагическая история!
Но сослагательного наклонения, увы, история не знает.
Следующее нападение Винничевский совершил в Кушве, городе у горы Благодатная, куда он в марте 1939 г. ездил для излечения от заикания. О продолжительном розыске потерпевшей – ею оказалась Валя Лобанова – и показаниях её отца в своём месте рассказано достаточно, поэтому не станем сейчас останавливаться на этом эпизоде.
В середине апреля 1939 г., после того, как занятия в школе были отменены из-за болезни учителя, преступник решил отыскать жертву для очередного нападения в саду Уралпрофсовета у Дворца пионеров. Он обошёл весь сад, не увидел подходящего ребёнка и уже хотел было уйти, как его внимание привлекла девочка лет шести, которая шла по дорожке в сторону уборной. Убедившись, что девочка вошла в уборную, Винничевский зашёл в отделение для мальчиков, оставил на окне свой портфель и сразу же прошёл в отделение для девочек. Там он принялся душить девочку, но к его удивлению та сумела вывернуться и бросилась бежать к зданию Дворца. Перепуганный преступник метнулся за портфелем и помчался далее в противоположном направлении, он покинул парк, преодолев ограду, выходившую на улицу Шевченко. Переполнявшие его эмоции Винничевский выразил в таких словах: «Меня стало злить, что всё так получается, что я никак не могу получить полное удовлетворение, и я решил, что надо действовать решительнее и сильнее сжимать горло руками».
Этот допрос был закончен в 14 часов 23 ноября.
Примерно в то же самое время начался допрос Николая Александровича Карпушина. Мужчина оказался несколько младше, нежели сказал Владимир Винничевский, на момент допроса ему исполнилось 35 лет. Карпушин был женат, но детей не имел, последние три месяца работал упаковщиком в магазине культторга, но до середины августа 1939 г. он подвизался грузчиком в театре музкомедии. Согласно его утверждениям он не был судим и никогда не задерживался правоохранительными органами. Интересная деталь: допрашивавший его лейтенант Лямин не задал Николаю ни одного вопроса о родне, о перемене мест работы, о роде занятий до и после Гражданской войны, о семейной жизни и т.п. Принимая во внимание, сколь дотошно советские следственные органы вызнавали такого рода детали у других свидетелей, подобное отсутствие интереса не может не бросаться в глаза. Буквально в те же самые ноябрьские дни – 17 и 26 ноября – Елизавету Винничевскую вызывали в уголовный розыск и спрашивали не только о родне, но и религиозных предпочтениях отца и деда, уточняли, была ли в доме молельная комната и принимали ли родители староверческих паломников. Подчеркнём, что речь шла о событиях, имевших место до 1917 г. совсем в другом городе и притом до рождения Владимира Винничевского.
Карпушин знал Петра Мелентьева с 1926 г., и они, судя по всему, крепко дружили. Своё знакомство с обвиняемым Николай объяснил следующим образом: «Бывал в квартире Мелентьева, в момент выпивки иногда к нам подходил сын Винничевских – Владимир. Были случаи, когда Мелентьев Петр угощал его вином или пивом, Владимир пил. Если тут же присутствовала мать Винничевского, то он пить стеснялся, но были случаи, когда он по её разрешению выпивал кружку пива». Видно, что Карпушин очень хотел ограничиться такого рода малозначительными фразами, но когда понял, что «гражданин начальник» хорошо информирован, то пришлось ему с крайней неохотой коснуться той самой деликатной темы, из-за которой он и оказался в здании Управления РКМ. «Было это (разговоры на сексуальные темы – прим. А. Р.) всегда тогда, когда я в комнате у них оставался один, при Мелентьеве этих разговоров он не заводил… Я ему о половом акте рассказывал подробно и вещи называл своими именами. Владимир с 1938 г. мне стал говорить, что у него есть большое желание к совершению половых актов, но он боится знакомиться с девушками. Спрашивал меня, как я совершаю половые акты с женой, интересовался тем, а как бывает тогда, когда жена не пожелает на совершение полового акта… Владимир мне говорил, что у него часто по утрам половой член напряжён, бывает возбуждённое состояние и ему хочется иметь половое сношение». Как видим, Винничевский не только расспрашивал, но и рассказывал, причём высказывался очень откровенно.